От березовой рощи до реки – крутой склон, свободный от леса. Зимой тут лыжный спуск. А сейчас он весь зарос травой. Когда мы приехали, тропинка к пляжу пряталась между трав, где-то высоких по пояс и выше, где-то пониже по косточку. Вниз идти легко, но немного страшно от легко набираемой скорости. Вверх ползти долго по солнцепеку, но иногда задорнее, чем по лестнице в 220 ступенек. Идёшь, разглядываешь мелкие кораблики козляка, цепляешься взглядом за клеверные листочки, бережешь ноги от крапивы. Ветер подхватывает из разнотравья отдельные запахи и можно гадать, есть ли в этой гуще дикая морковь или мята, или показалось. Склон гудит и потрескивает насекомыми, как старый вентилятор. Шмели методично совершают обход от цветка к цветку, не пропуская ни одного в своей природной жадности. Снуют какие-то мухи. А после полудня из глубины трав на пляж выдвигаются группы слепней. Видимо, поэтому или по какой-то иной причине склон начали косить. Беседы насекомых сменились рычанием машины.
Каждый вечер я теперь пробую носом воздух. Был ли новый покос? Сколько еще красоты убрали? Цветы и травы отступают под напором тримера. И вот лежит на склоне все это богатство. Сныть и болиголов с растоптанными белыми венчиками. Пушистые игольные подушечки короставника. Мгновенно увядающие луговые колокольчики. Клейкие смолки с ярко-малиновыми цветами-поцелуями на вытянутых солнцу губах. Сине-зеленая кусучая крапива превращается в мягкий ковер. И больше ни у чего из этого нет своего отдельного запаха. Ни меда, ни кислинки, ни зеленого травяного безумия. Все смешалось в пьянящий коктейль растительной смерти. Только клевер остается на склоне. Он откупился от косы тяжелыми сладкими головками, но сохранил под сеном листочки.
Надо будет утром выйти после косаря и выбрать, что останется хоть капельку живым, в букет.
