И мой любимый кусочек про камни.
Лис лежал на берегу речки. Он лег так, что бы быть на половину в воде, а на половину на мелком, промытом песке. Река неторопливо шла по песчаному дну, закручиваясь в мелких водоворотах. Лето было жарким, вода хорошо прогрелась, и лишь на дне темной рыбой таился холод. Лису было интересно нырять в омуты, с размаху влетать в жгуче холодную воду, а потом медленно подниматься на поверхность, где сразу становилось легко и свободно. Сейчас он отдыхал от этих нырков и нежился на солнце. Любопытные мальки щекотали его пятки, склевывая с них пузырьки налипшего воздуха. Лис сладко поеживался от щекотки, но рыбешек не прогонял.
Вскоре он почувствовал приближение Мухомора. Тот подошел, посопел немного и присел за головой беса на траве. Лесной народ не считает обязательным здороваться, достаточно просто подойти и увидеть, что тебя заметили.
– Лис, а как ты думаешь, хорошо быть камнем?
В этом месяце Мухомор был ‘сном’. Точнее, Лис его так звал, когда тот становился чем-то неуловимым, переливающимся, с легким запахом елового дыма. Мухомор то дрожал паутинкой серого осеннего дождя на ветру, то сверкал огромной каплей воды, то сиял, как радуга, оставаясь при этом полупрозрачным. Если на него смотреть прямо, он истаивал под пристальным взором, если же поглядывать краешком глаз, то можно было разглядеть его игривую мордочку с вечным налетом зеленого мха на щеках.
Лис повернулся к нему, привстал на локтях. Играя, провел рукой, словно пытаясь схватить лешачка за нос, и, как всегда, схватил воздух.
– Эх, хотел бы я, чтобы ты сейчас был чем-нибудь твердым. Хоть за нос тебя потаскать можно было бы.
Мухомор отозвался глубоким стеклянным звоном, похожим на смех.
– Потерпи малость, я в следующем месяце, может, ежом стану. Хватай тогда, сколько хочешь, если рук не жалко, – и он снова зазвенел смехом. Лис залился следом.
– Я тебе колючки-то повыдергаю. Побегаешь голым по лесу. Вот смеху будет!
Когда они отсмеялись, Мухомор снова пристал.
– Так что, бес, хорошо быть камнем?
– Мне кажется, камню хорошо быть камнем, пчеле – пчелой, а Лису – Лисом.
Он звонко шлепнул себя по лбу, согнав комара.
– Что это ты, туман суетливый, за вопросы задаешь?
– Это я к тому, что Коростель мне рассказывал, что Серый Останец – живой камень. Блуждал много за свою жизнь, вот и зажился.
– Это какой Серый Останец, тот, что в излучине Ягодной Рясы?
Мухомор кивнул прозрачной головой.
– Он самый.
Серый Останец был принесен Великим Льдом. Это было, в общем-то, не очень давно, но люди тогда еще ходили в шкурах и жили в шалашах и пещерах. Камень пришел на языке льда, закрывшем всю округу разом. Лис тогда полюбил разгребать снег, добираясь до льда, и всматриваться в его холодную мглистую глубь. В лед вмерзло немало камней и веток. Иногда можно было разглядеть мертвых животных, захваченных где-то в холодных просторах и принесенных сюда ледяной волной. Однажды Лису показалось, что эти замерзшие звери не умерли (тогда он был моложе и многого не понимал). Он решил, что если их отогреть, то они оживут, и с ними можно будет играть. Бес нашел во льду тельце замерзшего мамонтенка со смешным хоботом. Рот лохматого малыша был открыт, словно он кого-то звал из синей глубины. Лис несколько дней вырубал его из плена. Когда вырубил почти полностью и заглянул ему в глаза, понял, что все было напрасно, и однажды замерзшего уже никто не отогреет. Потом он долго объяснял это молодым Мухомору и Коростелю, но так и не узнал, поняли они его тогда или нет.
Истории про живые камни он слышал давно, но сам их никогда не встречал. Раньше все камни были живыми, как жива земля. Обычно, оторвавшись от скал, они теряют жизненность, засыпают. Лишь очень немногие крупные обломки, если им повезло прожить свой срок подвижно и интересно, заживаются и не спешат засыпать. Поэтому, услышав, что Серый Останец может быть живым, Лис обрадовался. Это была редкая удача. Камни очень много знают про жизнь, и поговорить с ними бывает очень интересно. Однако, такие разговоры могут быть небезопасны, поскольку уж очень они разные, камни и лесной народ.
– Ох, Мухомор, интересно все это. Я бы хоть сейчас туда побежал, но ведь мне с ним поговорить захочется.
– Это точно, – вздохнул ‘сонный’ лешачок.
– Ты сам-то общался с камнями?
Мухомор покачал головой из стороны в сторону.
– А Коростель?
Тот повторил свое движение.
Некоторое время они сидели в задумчивости, затем Лис весело вскочил на ноги, попытался ударить лешачка по плечу, рука снова прошла через пустоту.
– Ладно, чего без толку сидеть? Пойдем, хоть поглядим на него.
Останец был высоким, в несколько Лисовых ростов в высоту, и с небольшое озеро шириной. Трещины покрывали его сильное тело. Из них торчали тонкие веточки побегов черники, дикой малины, осин, и разных мелких трав. Лис осторожно приложил к серой поверхности руку, прислушался. Вскоре почувствовал жизнь, переливающуюся как струйки весенней воды под каменным панцирем. От нее немного покалывало пальцы. Лис заскакал от возбуждения на месте, посмотрел на плоскую вершину камня, похожего на древнюю пирамиду.
– Хочется – колется – щурится – жмурится…- забормотал он. Побежал к зеркалу Ягодной Рясы, омывавшей бок Останца, и с разбегу, рыбкой, нырнул в нее. Речка была узкой, но в глубину скрывала Лиса с головой. Берега ее густо заросли камышом, стоявшим, словно строй воинов-копьеносцев перед битвой. Чистая вода открывалась только там, где воды реки ласково гладили шершавый бок камня.
Под водой бес резкими движениями поплыл вперед, доплыл до дна и зарылся с головой в ил. Через несколько минут вынырнул на поверхность, смыл с себя донную грязь и вышел на пологую подошву Серого Останца.
– Попробую, – кинул он на ходу переливающемуся Мухомору, мордочка которого сразу приняла чуть испуганное и озабоченное выражение.
– Я на всякий случай тут буду. Никуда не пойду.
Лис, не заметив его слов, поднялся не вершину и уселся поудобней, подогнув под себя ноги. Поглядел на небо в ватных облаках, закрыл глаза и стал прислушиваться к биению жизни в камне.
В ногах вскоре появилось приятное покалывание. Жизнь в камне текла медленно, равнодушная к смене времен года и вращению Земли. Постепенно Лис вошел в это течение, как в воду, и стал словно проваливаться внутрь, к самому сердцу камня. Он почувствовал тепло, накопленное Останцем за лето, ощутил силу крохотных корешков, расширявших трещины, гладкие, прохладные ладони реки, шлифующие его поверхность. Внутри было тепло и спокойно. Лису стало интересно, что повидал камень за свою жизнь, и он увидел, как сначала камень был частью огромных гор на севере, где день и ночь дуют свирепые ветра, мешаясь с дождем и снегом. Потом он понял, что значит оторваться от целого и жить самостоятельно. Он почувствовал, как сильные лапы ледника разорвали грудь скалы и вырвали ее каменное сердце. Так Останец стал путешествовать в одиночестве. Он медленно двигался, несомый ледником. По пути ему тысячи раз встречались перелетные птицы, летящие сначала на север, затем обратно. Большие стада мамонтов бродили по пустынным равнинам, собирая скудную траву и откочевывая подальше от надвигающегося льда. В пути многие слабели и становились легкой добычей свирепых полосатых кошек с хищными клыками, свешивающимися из голодной пасти. Погибающие громко и жалобно кричали, но стадо не спешило помочь собратьям, помня древнее правило: чем меньше в стаде слабых, тем сильнее будет потомство. Великая мудрость не спасла их от вымирания, должно быть, подействовала какая-то другая великая мудрость. Прошли вереницы веков, и от этих живых холмов остались лишь кости да клочья шерсти в мерзлой земле. Еще Лис увидел мохнатых быков с космами свалявшейся шерсти, свисавшими до самой земли, медведей, которые встав на дыбы, доставали до спины мамонта, и много еще кого из тех, кто сейчас остался только в памяти камней да лесного народца. Вспомнил он и людей, скитавшихся по бесприютным равнинам, дрожа от холода и голода, с каменными копьями и топорами в руках, и уже начавшими забывать, что они – часть живого мира. Их шаманы пытались вернуться обратно в мир, но племена доверяли им все меньше и меньше. Понемногу люди перестали слушать голоса ветров, вод, земли. Они предоставили делать это шаманам и так отгородились от этого. Лис еще раз пожалел о том разрыве, после которого он стал бесом, а они просто людьми, у которых вместо чувств только путаница мыслей.
Бес побывал вместе с Останцем в болотах, скрытый наполовину стоялой водой, когда на его вершине сохла ряска, грелись лягушки да ползали тритоны с толстыми хвостами. Скользкая тина окутывала его бока, блестящие бронзовые рыбки, дотронувшись до него хвостиками, убегали врассыпную. Болота высыхали, сменялись влажными лугами, лесами, пока, наконец, все не стало таким, каким было сейчас.
Лис проделал с камнем все его путешествия от ревущего океана до спокойного течения Ягодной Рясы, и только тогда ему захотелось выйти из плавного хода истории, рассказанной глубоким голосом, и очутиться на ярком солнышке рядом с Мухомором. Лис сделал усилие, словно пытаясь всплыть, с трудом, как после долгого сна, открыл глаза.
Мысли его одеревенели, он попытался пошевелиться и не смог. Все в нем затекло и отказывалось слушаться. Потихоньку, палец за пальцем, сустав за суставом, бес размял тело и огляделся. По небу ползли тучи, дул неприятный холодный ветер. За деревьями исчезала спина священника, идущего по колено в папоротнике. На серой рясе выделялись заплатки из рыбьей кожи, перьев и меха. Мухомора нигде видно не было. Лис пожал плечами: ‘а ведь сказал, что здесь будет’, – и пошел в лес искать его.
Бес полдня носился по лесу, разыскивая лешего, и нашел его разговаривающим с попом.
– А вот и он, болтун наш. Ну, как с камнем поговорилось? – обратился к нему человек.
– Во-первых, здравствуйте, святой отец, – важно начал вежливый Лис.
– Вот те на, сегодня я с ним полдня проторчал, а теперь еще и здоровайся, – удивился тот.
Лис, не разобрав, что он имел в виду, продолжил.
– Во-вторых поговорили мы справно и с пользой.
-Уши бы тебе надрать за эту пользу, чтоб впредь не лез, куда не следует, – накинулся на него поп.
– Что это вы, святой отец, нападаете на меня, точно комар с голоду. Так и норовите уколоть побольнее.
– Ах ты, стручок гороховый, обзываться!..
Священник, смеясь, замахнулся на него своим посохом, отчего Лис с визгом взлетел на ближайшее дерево и закаркал оттуда весенней галкой.
– Да погодите вы, – пробормотал Мухомор, похожий на большого кота с зеленоватым отливом на шерсти.
– Этот путешественник ведь еще ничего не знает, – сказал он, облизывая лапу.
– Ой, Мухомор, что это ты не ко времени изменился? Полнолуние только через неделю будет, – вытаращился на него Лис.
– Полнолуние, Лисенок, три дня назад было.
Лис в волнении забегал по ветке дерева.
– Это, что ж, я десять дней там просидел?
Кот недовольно фыркнул.
– Если бы десять дней, – всплеснул руками человек, – три года.
Бес остановился посреди ветки и, словно подстреленный, свалился вниз. Полежал без движения, потом спросил.
– Что-то я глухой стал. Плохо расслышал.
– Три года, – хором повторили поп и леший.
Лис, как смуглая молния, заметался по округе. Он в мгновение ока взбирался на самые высокие деревья, бросался оттуда вниз, подлетая к земле, цеплялся за ветки других деревьев, снова взлетал и падал. Он прекрасно понял, что над ним не шутят, и все же, когда утомился, просительно сказал:
– Шутите?
Его друзья, не шевелясь, глядели на него.
Вечером, когда они сидели у костра вместе с подошедшим Коростелем, Мухомор начал рассказывать.
– Я не знаю, что такое время. Я знаю только, что все его чувствуют, и чувствуют по-разному. Оттого и живут все по-разному. Одни быстро, другие не торопясь. Для тебя, Лис, время, что муравьи под мышками. Оно тебя покусывает, вот ты и носишься, как оголтелый, только пятки сверкают. А камням торопиться некуда. Для них год, что для нас день. И для воды, и для земли, то же самое. Весной солнце их прогрело, будто утро наступило. Осенью холодать стало – вечер пришел. Такими их Странник из колодца достал. Ты, когда с Останцем говорить начал, стал по его времени жить, по времени камня. Я с тобой в первый день до вечера просидел, потом ‘будить’ принялся, а ты не ‘просыпаешься’. Сидишь твердый, как будто сам из камня. Я за Коростелем: ‘Смотри теперь ты за ним, ты ведь всех надоумил, что Останец живой’. Он согласился.
Коростель, до того молчавший, одобрительно угукнул.
– Так мы месяц возле тебя дежурили. Белок отгоняли, крыс. Всем охота было тебя погрызть. Хоть и не знали, очнешься ли ты, но стеречь стерегли. Через месяц человек пришел, – он кивнул в сторону священника, – тоже решил тебя охранять. Нам полегче стало.
Он замолчал, и за него закончил Мухомор.
– Зимой трудно было. Уж очень волкам попробовать тебя хотелось. Три года так прожили, уж отчаялись тебя живым увидеть. А сегодня я сплю, поп пришел. Разбудил меня, говорит: ‘очнулся Лис!’, жди в гости. И точно, глядим, ты бежишь. Веселый такой.
Мухомор умолк и подвел итог сказанному.
– Ты больше так не делай. Никогда ведь не знаешь, отчего твои земляные собаки проснутся.
Земляные собаки появлялись в лесу очень редко. Никто из лесного народца сам не умирал, просто в определенный час из земли вылезали псы, и начиналась охота. Говорили, что у каждого есть свои собаки, они спят и ждут своего часа. А когда он наступает, они выходят и утаскивают своего хозяина под землю, как верные друзья отводят домой загулявшего товарища. Когда приходит такой момент, никто не знал, но известно было, что излишнее любопытство – верный способ скрыться под корнями деревьев. Некоторые вещи лесной народ знать не должен. Все на секунду притихли от страшного напоминания и вздрогнули, когда Лис радостно заголосил в высокое звездное небо над головой.
– А-а-а-а, – крик полетел к звездам и, отразившись от них, вернулся эхом к веселящемуся бесу и его друзьям. Лис бросился на Коростеля, зацепил кота-Мухомора, и они сплелись в клубок из кожи, шерсти и перьев. Клубок катался, хохоча и мяукая, меж деревьев, временами стукаясь о них так, что сверху сыпались сухие ветки. Потом он исчез в темноте, за кругом света костра. Священник улыбнулся в густую бороду, подкинул в огонь дров. Издалека еще долго доносился отчаянно веселый крик Лиса, отражающийся от высокого купола неба.
– А-а-а-а…
