Tag Archives: мизантропики скурносились

Мизантропики скурносились – 8

Злобным коршуном кружу над вулмаркетом. Было ошибкой выскочить в толпу народа, не покормив себя завтраком и кофе. Позорно отступаю с добычей на скользкие улицы Флакона. Сочувствую всему, включая пикселеватого тролля и заснеженного хамелеона. “Себе посочувствую”, – бурчит хладнокровная зелень. “Приступаю”, – отвечаю я и бегу к ближайшему источнику еды. Continue reading

Безумное кофепитие

по мотивам сами знаете чего
– Был завтрак. Мы если яблоки и говорил об ощущениях и чувствах. Как вдруг я решил цитировать Полозкову Веру:

ну, как тебе естся? что тебе чувствуется?
как проходит минута твоей свободы?
как тебе прямое, без доли искусственности,
высказывание природы?

– И не успел я подойти к последней строфе, кто-то сказал: «Конечно, лучше б он помолчал, но надо же как-то убить время»!
– Какая жестокость! – воскликнула Алиса.
– Я продолжил:

здорово тут, да? продравшись через преграды все,
видишь, сколько теряешь, живя в уме лишь.
да и какой тебе может даться любви и радости,
когда ты и яблока не умеешь.

А Нарцисс не сдержался и как закричит: «Убить Время! Он хочет убить Время! Здесь и сейчас!» С тех пор, – продолжал грустно Болванщик, – Время для меня палец о палец не ударит! И на часах все семь…
Тут Алису осенило.
– Поэтому здесь и накрыто к завтраку? – спросила она.
– Да, – отвечал Болванщик со вздохом. – Здесь всегда пора пить кофе. Мы не успеваем даже джезвы вымыть!
– И просто берете новую, да? – догадалась Алиса.
– Совершенно верно, – сказал Болванщик. – Сварим в одной и ставим на комфорку другую.
– А когда дойдете до конца, тогда что? – рискнула спросить Алиса.
– А что если мы переменим тему? – спросил Мартовский Заяц и широко зевнул. – Надоели мне эти разговоры. Я предлагаю: пусть барышня расскажет нам свою историю.

Мизантропики скурносились – 7

– Это у вас кризис? – между делом произносит она, всматриваясь внимательно в подоконник и пейзаж за окном. Там, конечно, закат и надвигающаяся грозовая туча, но я судорожно пытаюсь сообразить, что в интерьере, подоконнике или небе выдает нас с головой. Пальцы на ногах поджимаю от предчувствия стыда.
– Это, конечно, да, а что так заметно?
Она переводит взгляд на меня и смотрит будто бы сквозь и куда-то вдаль. Дали там никакой нет, потому что за моей спиной зеркало, в котором отражается коридор и ряд советских люстр с красными цветочками.
– Я имела в виду, Осирис. Это же про смерть?
Я выдыхаю с облегчением.
– Вообще-то Исида. Она про жизнь. Настолько про жизнь, что ее не смущает даже то, что член ее мужчины съели рыбы.
– Ага. Понятно. Неловко вышло.
– Ты про рыб или про что?
Молчим. Пришла ее очередь смущаться.

Мизантропики скурносились – 6

– Хочешь еще оскорбинку?
– Спасибо, нет. Я унижинкой наелся.


Художник – LanWu

Еще мизантропиков…
Еще диалогов…

Мизантропики скурносились – 5

Поликлиника – бесконечный поставщик образов для иронической прозы
Например. Пожилая дама пристраивается в очередь: “Пропустите, у меня сын!”. Она крепко держит за руку “повелителя дорог” в футболке bike club, выгодно облегающей прокачанный торс. Левый бицепс “сына” поигрывает горящими черепами, на правом что-то менее артикулированное. Поверх футболки с вырезом, открывающим часть каракулевой груди, лазуритовый розарий. На вскидку мужику лет 35-40. С некоторой вероятность мотоцикл, на который я тупила у поликлиники, его. Возможно, четки висели на руле, но маму и розарий на каракуле уже не развидеть. Я немного теряюсь, то ли соболезновать, то ли защищать свои границы.
Continue reading

Мизантропики скурносились – 4

– Неправильно ты, дядя Фёдор, истеришь. Ты наедине с собой истеришь, а надо чтобы близким людям. Так много лучше получится.
– Кто здесь?

Мизантропики скурносились – 3

К концу XIX века кованые гвозди составляли предмет обширной кустарной промышленности. Производство, как правило, заключалось в следующем: рабочий брал железный прут, накаливал в горне, ударами молота оттягивал его на наковальне, заостряя на конце и оставляя утолщение на месте будущей головки. Затем прут у головки отсекался и вставлялся в брусок с отверстием (гвоздильню), после чего головка гвоздя расплющивалась молотком. Мастера-гвоздари достигали значительной скорости в изготовлении гвоздей, успевая выковать два гвоздя за то время, пока остывает прут, а некий Джеймс Лейстон в Бирмингеме за две недели выковал 17 тысяч гвоздей.

– Вот ты говоришь: “Гвозди бы делать из этих людей”, – задумчиво тяну слова, ощупывая голову. – А я вот так зайду иной раз в … и тоже хочу сказать что-нибудь подобное. Потом пригляжусь: люди эти – уже гвозди. Делать ничего не надо. Голова приплюснутая, под нею стержень, ходят, будто землю протыкают. Руки только никак не вяжутся в картину: все суетятся. Так они их по швам вытягивают и будто бы не было их. А на шляпке – еще и кепка. Не надо делать гвозди из людей. Время, вроде, мирное.

16498566

Мизантропики скурносились-2

Бегу. Под ногами снежная квашня. В наушниках – Девид Боуи, внезапно поющий под Марш Славянки, просочившийся сквозь амбушюры.
– Девушка, как вам не стыдно бегать в день защитника отечества?!
– Никак не стыдно, сэр. Вдруг завтра война, а я бегать не умею! – моего дыхания внезапно хватает на сарказм.
– Тогда надо учиться стрелять!
“Хорошая идея”, думаю я.
– И тренироваться в парке!

Мизантропики скурносились 1

На лице моего собеседника появляется то самое выражение, когда внезапно под самый нос обморочному или снулому сунули ватку с ношатырем. Сочетание отвращения, пробуждения и душевной муки.
– Понимаешь, вот это самое мерзкое чувство, когда смотришь на человека и хочется, чтобы у него все было хорошо, складно и вообще замечательно. И в груди тепло растекается, будто кисель пролили. Такой вот он милый человек, что все для него сделать хочется. Понимаешь?
– Угу.
– А я нет. Вот что ты понимаешь?
– Чувство знакомое, – говорю я быстро, будто студентка, которую поймали на нелепом незнании чего-то дваждыдвашного. И уже готова нести что-нибудь еще быстрее, в основном, чушь, путая следы. Не для того, чтобы убедить экзаменатора в собственной кчемности, а чтобы самой свою никчемность не замечать дольше.
– А мне нет. Даже названия этой мерзости не знаю.
Я какое-то время молчу, пытаясь выйти из себя-провальной студентки и не кричать радостно: «Это я знаю! ». Я смотрю на него и думаю, в чем подвох.
– Любовь, – говорю очень тихо.
– Что?
– Любовь. Это люди частенько называют «любовью», – зачем-то добавляю я. Чтобы сказать «любовь», мне нужен авторитет всех русскоязычных людей сразу.
– Мерзость-то какая! Я надеялся, что со мной уж точно такое никогда не случится.
Он беззвучно отпивает кофе из огромной кружки. И я не вижу его лица. Не понимаю, осталось ли там это выражение. И чем заняты недовольные крылья носа.